Сейчас, когда пандемия перевернула привычный мир, и стало ясно, что наступает какая-то новая эпоха, возникает потребность переосмыслить собственную жизнь и попытаться понять происходящее. В какой точке мы оказались, и насколько фатален переживаемый ныне кризис для человечества? Конечно, никто не может предсказать, что будет. Но прояснить опыт, накопленный человечеством, поможет книга «Цивилизационные вызовы во всемирно-исторической перспективе». Она была издана два года назад, но как будто готовилась для прочтения сегодня. Среди ее авторов много крупнейших исследователей, можно сказать, целое созвездие «цивилизационщиков», которые представили результат своих многолетних исследований. Кстати, это только часть общей большой работы над проектом, которым руководил Центр сравнительной истории и теории цивилизаций Института всеобщей истории РАН.

Сразу скажу, что она не относится к жанру «просто о сложном», скорее, это «сложно о сверхсложном». Здесь и новый взгляд на «высокую теорию» цивилизационного развития, и нестандартные подходы к изучению конкретных проблем. Книга изобилует специальными терминами и понятиями, сотнями имен отечественных и зарубежных ученых с обширнейшей библиографией их трудов. Но таковы и должны быть подлинно научные междисциплинарные исследования.

Основная цель книги состояла в том, чтобы выявить природу цивилизационных вызовов и проанализировать реакции на них, а также определить сегодняшние возможности взаимодействия цивилизаций. Во многом этот поистине грандиозный замысел авторам удалось реализовать.

Отдавая себе отчет в том, что понятие «цивилизация» «не самодостаточный, не всеобъясняющий и ни в коем случае не абсолютный конструкт теоретического мышления», авторы справедливо считают его полезным и необходимым дополнением для теоретических построений (с. 6). Цивилизационный дискурс мыслится ими «как особый способ организации научного мышления, научной речи, призванный анализировать и описывать целый пласт человеческой действительности <…> как способ анализа особого модуса человеческого существования в рамках больших и вместе с тем ограниченных во времени и пространстве исторических массивов» (с. 7). Поэтому цивилизационные вызовы затрагивают не только базовые институты современного мира, но и систему ценностей (с. 8). На мой взгляд, это принципиально важно.

Книга с солидным Введением и Заключением (автор — О. В. Воробьева ¹) состоит из четырех частей, каждая из которых посвящена тому или иному цивилизационному вызову и строится по принципу «от общего к частному». Так, в первой части рассматриваются проблемы глобализации, во второй — модернизации, в третьей говорится о вызовах массовых миграций, а в четвертой анализируется взаимодействие цивилизация и варварства.

Первая часть <em><strong>«Глобализация как ситуация и вызов современности» </strong></em>состоит из пяти глав. Первая глава написана Я. Г. Шемякиным², вторая — И. В. Следзевским³, третья — И. Н. Ионовым⁴, четвертая — А. Н. Мосейко⁵ и Е. В. Харитоновой⁶, пятая — А. А. Линченко⁷.

В трех первых главах в разных ракурсах рассматриваются теоретические проблемы, связанные с глобализацией, а в четвертой и пятой — конкретные примеры. Особого внимания, на мой взгляд, заслуживает первая глава, одна из наиболее сложных в книге, что вытекает из самого ее названия: «Глобальное, универсальное, локальное. Соотношение понятий и соотношение реальностей». От частого употребления этих понятий их смысл стал вроде бы очевидным, но на самом деле они оказались «чрезвычайно перегруженным различными значениями и интерпретациями» (с. 13). Так произошло и с понятием «глобальное». Автор считает, что оно имеет право на существование лишь с того момента, когда сеть «глобальных» связей охватила целиком весь земной шар, а это произошло даже не с открытия Колумбом Нового Света, а позже, в XVII в., когда возникла система связей между Западной цивилизацией и Китаем. Но ведь обозначить явления планетарного масштаба можно также понятием «универсальное». Чем оно отличается от «глобального»? Автор разъясняет, что «глобальное» как система связей, охватывающих весь мир, постепенно развертывалось в истории, в то время как «универсальное» всегда было и будет, поскольку присуще самой природе <em>homo</em><em> </em><em>sapiens</em>. Поэтому, как поясняет автор, глоток воды и кусок хлеба, предложенный чужаку, всегда и везде будет понят и принят как выражение определенного отношения. Это дает возможность наладить диалог между разными культурами и цивилизациями, между обществами с разным уровнем развития, более развитыми с архаическими. По сути, как пишет автор, это — диалог разных типов логик, типов мышления и восприятия.

Подобно тому, как отдельный человек имеет свой облик и характерные черты, так и каждая цивилизация имеет свое «локальное» измерение, свою специфику пространства и природы, истории и культуры. Что не противоречит ее «универсальному» измерению, восходящему к единству человеческого рода. Автор убедительно отстаивает гипотезу, «согласно которой как единство, так и многообразие суть самостоятельные, качественно отличные друг от друга активные начала человеческого существования. Каждое из них обладает собственной бытийственной динамикой» (с. 32). Но как соотносятся локальное и глобальное? Иными словами, возможна ли в принципе глобальная культура (или цивилизация) как единый организм? Нет, невозможна, — считает автор, поскольку это приведет к «стиранию многообразия», которое обеспечивает жизнеспособность человечества, и господству какой-то одной цивилизации, подавившей все другие (с. 39—42).

Во второй главе «Диалог цивилизаций в глобальном измерении. Новые смыслы старой идеи» речь идет о реализации диалога цивилизаций в современных условиях. Автор рассматривает два противоположных подхода, первый из которых, выраженный С. Хантингтоном как столкновение, конфликт цивилизаций, а второй связан с инициативой группы «Альянс цивилизаций» и деятельностью ООН, которые направлены на развитие диалога. По мысли автора, и в том, и в другом случае центральной проблемой является взаимодействие Запада со всеми остальными цивилизациями («Не-западом»). Диалог между ними предполагает «<em>поликультурность</em><em>», </em>то есть, «культурно-информационную проницаемость, взаимопереход культурных пространств, кросс-культурное участие, переплетение разных по своему происхождению культурно-сущностных начал» (с. 62).

Но одно дело — идея диалога, другое — реальные возможности его развития. «На этом пути, — справедливо указывает автор, — стоят жесткие социальные и культурные барьеры, обусловленные различными формами социального неравенства, влиянием местных культурных и религиозных традиций, возникающими на их основе замкнутыми культурно-смысловыми сетями и общностями» (с. 63).

На мой взгляд, крайне важно, что, анализируя принципы, которыми руководствуется ООН в построении межцивилизационного диалога (неприятие единообразия глобализирующегося мира; выход за пределы дихотомии глобализации и национально-культурной обособленности и противопоставления традиционности и современности; признание глобальной этики, общей для всего человечества), автор обращает внимание на его подводные камни. Прежде всего, это превращение «терпимого отношения к непохожести» в «исключение нетерпимости», который жестко сформулирован в документах «Альянса цивилизаций». Ведь запрет так называемого «эксклюзивизма» — убежденности в истинности только своей религии, не только утопичен (кто же из монотеистических религий и церквей откажется от этого?), но и опасен, провоцируя конфликты. Можно полностью согласиться с утверждением автора о том, что весьма проблематично построение глобальной этики, если она будет претендовать на некую высшую норму, обязательную для всех. Но, конечно, пространство общемировых этических принципов и стандартов поведения может многое дать для партнерского взаимодействия разных культур и религий (с. 87).

Третья глава «Вызовы глобализации и проблема диалога» выводит эту проблематику в историческую плоскость. Подробно рассматривается становление и развитие научных школ и направлений, изучавших межцивилизационное взаимодействие, начиная с XVIII—XIX вв., отмеченных верой в эволюцию, прогресс и европоцентризмом. «Весь мир характеризовался с точки зрения «цивилизаторской миссии» Европы. По мере развития эволюционистских взглядов незападные общества стали проходить по ведомству «предыстории», отношения с ними как с равными стали невозможны» (с. 90). Далее автор переходит к концепциям второй половины XIX—ХХ вв., а также к теориям, подготовившим политический проект диалога цивилизаций ООН. Интересен анализ взглядов современных зарубежных ученых, в том числе и психоаналитиков, о причинах обострения противоречий между цивилизациями. Обидчивость, «ресентимент» масс, негативная идентичность, — все это исследуется в контексте диалога цивилизаций впервые и может быть признано весьма продуктивным подходом.

Четвертая глава «Проблемы и противоречия формирования цивилизационной идентичности в современной Африке» предлагает посмотреть на проблему цивилизационных вызовов через призму идентичности. Особую ценность представляет, на наш взгляд, оригинальный подход авторов к анализу формирования африканской идентичности, при котором не теряется из вида личность с ее особой, в данном случае, африканской идентичностью. Авторы отмечают, что размывание и деформация традиционной африканской культуры в ее столкновении с западной цивилизацией в эпоху колониального господства, привели к глубочайшей травме. Причем удар был нанесен по чувству общности, которое «при наличии этнического разнообразия культур, встречается во всех культурах Африки, является их основой и сутью «африканства» в них» (с. 123).

Большой интерес представляет анализ концепций ведущих африканских интеллектуалов, которые ставили вопросы о характере африканской цивилизации и ее особенностях, в частности «власти невидимого», магических практик в повседневной жизни и даже в политике. При этом нельзя недооценивать «скрыто-расистские элементы в формирующемся цивилизационном сознании африканцев, прежде всего на юге Африки». По словам авторов, «В африканском сознании еще какое-то время (трудно сказать — какое) сохранится, очевидно, синдром рабства, колониального угнетения и унизительной дискриминации. А поэтому и сохранятся настроения и идеи афроцентризма» (с. 161).

В пятой главе, завершающей первый раздел книги, рассматривается трансформация исторической идентичности молодежи как в России, так и зарубежных странах. Автор говорит о «статусе» знания истории у молодого поколения, источниках формирования этого знания (ведущую роль играет школьное образование), а также основных интересах и специфике исторической идентификации.

Вторая часть книги <strong>«</strong><em><strong>Вызовы, стратегии и модели модернизации</strong></em><strong>»</strong> включает в себя пять глав. Первая подготовлена И. В. Следзевским, вторая — Я. Г. Шемякиным, третья — И. Н. Ионовым, четвертая — А. В. Гордоном⁸, пятая — И. В. Побережниковым⁹ и шестая — Л. И. Бородкиным¹⁰.

Эта часть начинается с главы, которая посвящена формированию и развитию теории модернизации. Если изначально она предполагала существование универсального пути к прогрессу, по которым идет развитие обществ, и во главе этого движения стоял Запад, то затем в таком подходе возникли большие сомнения, — пишет автор. Постепенно для теоретического осмысления модернизации стала характерна все<em> </em>большая «фрагментация по принципу культурной релятивизации и партикуляризации модернизационных процессов, тенденция к распаду конструкта на соперничающие научные, идеологические и культурно-цивилизационные проекты: «модернизация <em>versus</em><em> </em>вестернизация», «модернизация как распространение по всему миру глобальной культуры», «модернизация как участие в новой, современной и универсальной (западной) традиции», модернизация на основе сохранения и укрепления фундаментальных ценностей» культуры и религии» (с. 181). Это интересные и ценные замечания, как и конкретный анализ трудов современных ученых о путях модернизации незападных цивилизаций.

Автор подчеркивает, что сейчас пересматривается сам «принцип умозрительного, идеологически и культурно ориентированного моделирования социальных и культурных изменений по образцам более развитых и «успешных» обществ» (с. 191). Ему противопоставляется идея самобытного развития, которая точнее оценивает историю и культуру неевропейских цивилизаций. Иными словами, на место универсализма выдвигается плюрализм, множественность путей и форм развития. Но это чревато, по оценке автора, существенными потерями. Ведь вера в прогресс предполагала, что должно идти движение только вперед и при этом в интересах большинства. И это нужно сохранить как идеал и ориентир для «программирования социальных изменений» (с. 200). Тем более что велика опасность возвращения в архаику, отвержения прогрессивных завоеваний и гуманистической составляющей развития. «Более того, как свидетельствует история Европы XX в. (Освенцим, Гулаг), даже длительная социальная и моральная традиция возвышения прогрессивных составляющих над анти-прогрессивными не гарантирует от попыток улучшить жизнь «своих» за счет «чужих» путем национального и социального геноцида» (с. 201). И с этим суждением невозможно не согласиться.

Суть позиции автора второй главы второго раздела отражена в ее названии: «Модернизация как процесс межцивилизационного взаимодействия». Автор отвергает понимание модернизации как процесса усвоения всем «незападном» миром ценностей «фаустовской» цивилизации, подчеркивает, что процесс модернизации несводим к однозначному усвоению западного опыта, он представляет собой диалог цивилизационных традиций.

Разбор подходов к проблеме модернизации дополняется новыми ценными сведениями. В частности, дается подробная историография «европейского модерна», а затем рассматриваются истоки и базовые компоненты европейской цивилизации. При этом автор не упускает из вида ни наследие мегалитической культуры, ни зороастризм и гностицизм, ни культуру этрусков, ни многое другое, не говоря уже о христианстве. Так создается «духовно-мировоззренческий» портрет европейской цивилизации.

Далее, автор рассматривает модернизацию через призму идентичности. Предлагается структура цивилизационной идентичности, при формировании которой происходит отождествление человека с «базовыми принципами, в которых воплощен избранный той или иной цивилизацией подход к решению ключевых проблем и противоречий человеческой экзистенции», с символами, олицетворяющими эти принципы, а также с соответствующими нормами поведения и жизненными практиками и, наконец, с «социальными институтами, призванными воплотить и закрепить в действительности данные ценностные ориентации и практики» (с. 216). Справедливо отмечая, что элементом всякой идентичности является противопоставление «мы» — «они», представление о «другом» становится частью собственной идентичности, в том числе и цивилизационной.

Интересны, на мой взгляд, суждения о специфике модернизации в «незападных» цивилизациях. Если на Западе утвердился принцип «формальной рациональности» (по М. Веберу), при которой делалась ставка на количественные характеристики, познание и управление миром, то в других цивилизациях модернизация шла по сценарию «догоняющего» развития и в результате категория <em>развития </em>стала важнейшей ценностью.<em> </em>Но поступательное развитие было возможно лишь в условиях обретения независимости. В итоге развитие, независимость, социальная справедливость «заняли в восприятии представителей неевропейских цивилизаций более высокие места в иерархии ценностей модернизации, чем индивидуальная свобода выбора и непосредственно вытекавшие из нее терпимость, плюрализм, развитая правовая структура, гражданское общество, политическая демократия» (с. 223—224). Они признавались лишь постольку, поскольку способствовали развитию, и это в итоге тормозило развитие общества. Поэтому весь исторический опыт ХХ в. свидетельствует о том, что успех модернизации гарантирует только сочетание всех ценностей, и выкинуть демократию и права человека из стратегии развития никак нельзя.

Третья глава «Модернизация и коммуникативная асимметрия» обращает наше внимание на важную тему о том, как строится диалог между цивилизациями и как западная цивилизация прибегает к манипуляциям для возвеличивания своей роли в процессе модернизации. После своего экскурса в теорию модернизации, автор анализирует коммуникативную асимметрию с социологической и психологической точек зрения. Весьма интересен анализ ее деструктивных последствий. Все это подводит читателя к пониманию природы современных манипуляций общественным сознанием, в которых призывы типа «Будь свободным!», «Будь цивилизованным!», «Будь современным!» подразумевают, что право определять, что такое быть современным или цивилизованным имеет только тот, от кого эти призывы исходят. Автор справедливо отмечает, что в результате «Разговор переводится из сферы информации в сферу властных отношений», причем одна сторона учит и внушает, другая — покорно внимает, а если сопротивляется, то в ответ получает насилие. Автор приходит к выводу о том, что в этой «темной стороне» модернизации ясно различимо стремление носителей западной культуры господствовать над «всеми остальными». Есть ли выход из этой ситуации? По мнению автора, нужно ориентироваться на концепцию «рефлексивной модернизации». «Тут невозможны иерархии и деление на “современные”, “традиционные” и “архаические” культуры, а значит, невозможны манипуляции и связанные с ними идентификационные и когнитивные девиации» (с. 253).

В четвертой главе рассказывается о модернизации восточных обществ. Автор указывает недостатки классической теории модернизации, причины и направления ее пересмотра в 60-е гг. ХХ в. и, в итоге, утрату надежды на возможность «скачка» в переходе от традиционного уклада к «современности» и признание длительного периода видоизменения традиционных структур под воздействием «осовременивания». По словам автора, «Япония, «малые тигры», Южная Корея, наконец, Китай преподнесли впечатляющий урок западным теоретикам и экспертам. Впервые со времен промышленной революции азиатские общества стали производить продукцию, которая по стандартам рыночной экономики превосходила уровень Европы и Америки. То было эпохальное событие, сопоставимое с распадом колониальной системы, и это был тот вызов, откликом на который сделалась разработка альтернативы классической парадигме» (с. 262). Раскрывая секрет успеха этих стран, автор говорит о позитивном отклике традиционного общества на политику развития, хотя человеческая цена модернизации оказалась крайне высока (депрессии и отчуждение). Тем не менее, прорыв Японии и Китая очевиден. Он осмысляется в теориях «второй модерности», в которых модернизация предстает как процесс, открытый будущему и устремленный в бесконечность. Важное замечание автора: пришло понимание, что главное в ходе модернизации — не успехи, а риски глобального масштаба. «Все это требует интеграционного, или “космополитизованного” подхода к модернизации, подразумевающего рассмотрение развития отдельных стран через призму их взаимозависимости» (с. 272).

В этом отношении весьма интересно изложение автором концепций «второй модерности» китайскими учеными. По их мнению, «две фазы модернизации, будучи тесно связанными, подчиняются разным законам и обладают различными чертами. “Первичная” закладывает основу для “вторичной”, например, индустриализация в первой фазе обеспечивает успех информатизации и глобализации как отличительных черт второй фазы, или общее начальное образование в первой фазе служит ступенью для перехода к всеобщему высшему образованию во второй» (с. 275). Теория «вторичной модернизации», — как отмечает автор, — предлагается китайцами в качестве обоснования национальной стратегии «<em>интегрированно</em><em>й</em><em> модернизации</em>». Благодаря ей, Китай мечтает вырваться в лидеры мира, и во многом это ему удается. Любопытно, что теории «второй модерности» не прижились в науке США, зато «находит позитивный и осознанный отклик на Востоке» (с. 282).

Пятая глава привлекает наше внимание к модернизации России, а именно к ее начальным фазам, которые связаны с освоением новых земель в Российской Империи. По определению автора, это была «фронтирная модернизация». Автор пишет: «Естественным следствием разнонаправленной диффузии, продолжения освоенческих процессов, межэтнической миксации, интерференции диффузий традиционного и модерного типов становились конгломератность общества и пространства, усиление социокультурной, региональной, хозяйственной фрагментарности и асимметрии как в страновом масштабе, так и на уровне субстрановых регионов» (с. 290). Подробно рассматриваются три региона — Урал, Северо-Западная Сибирь и Дальний Восток. «В результате именно Урал в XVIII в. стал одним из страновых лидеров протоиндустриальной модернизации, несмотря на то, что процессы освоения еще были далеки до завершения. О модернизации применительно к Северо-Западной Сибири данного периода можно говорить лишь условно, поскольку население в основной своей массе все еще находилось во власти традиции. Что касается Дальнего Востока, то позднее присоединение не дало возможности для развертывания интенсивных модернизационных процессов в изучаемый период» (с. 298).

В шестой главе рассматриваются современные версии теории модернизации и дается обширный историографический обзор работ российских авторов, занимавшихся проблемами модернизации, в том числе России. Автор солидаризуется с теми учеными, которые считают, что «территориальные последствия политики модернизации, служившей инструментом ускоренного преодоления социально-экономической отсталости страны, носили на протяжении последних веков российской истории «маятниковый» характер. Обычно расширение участия государства в реализации политики территориального размещения производительных сил происходило за счет ослабления роли рыночных регуляторов развития экономики, нарушения базовых соотношений между затратами и результатами» (с. 306). Автор приходит к выводу о том, что работы российских и зарубежных исследователей последних лет «дают основания для более позитивных оценок индустриального развития и модернизационного процесса в России в течение четверти века до Первой мировой войны. Однако особенности политической эволюции, социокультурная специфика России обусловили противоречивость и «очаговость» ее модернизационных процессов. Наступившая Первая мировая война и ее последствия отодвинули эти процессы, радикально изменили их характер в последующие десятилетия» (с. 310).

Авторами третьего раздела книги «<strong>Миграционные вызовы в истории и современности</strong>» являются В. П. Буданова¹¹ (первая глава), Я. Г. Шемякин (вторая глава), А. Л. Буев¹² и О. Г. Буховец¹³ (третья глава), А. В. Гордон (четвертая глава), Н. А. Нефляшева¹⁴ (пятая глава) и Н. М. Великая¹⁵ (шестая глава).

Этот раздел начинается с весьма интересной главы «Великие переселения народов. Миграционный вызов истории». Перед нами попытка посмотреть на всемирную историю через призму миграций, начиная с самых ранних этапов сапиентации и до сегодняшнего дня. Под миграциями автор понимает «совокупность безвозвратных территориальных перемещений людей из одного региона в другой», а под переселением — одну из «форм стихийной либо организованной миграции» (с. 313). Оригинальность подхода в том, что автор увязывает эти процессы с двумя началами в человеке — созидательным и разрушительным. Отмечая неустранимость деструктивного начала, автор говорит о том, что миграции и переселения на протяжении всей истории сопровождались разрушениями, войнами, убийствами, насилием. И автор ставит вопрос еще более остро: «<em>Почему </em>в ходе миграций обострялось свойственное человеку стремление к разрушению и возможно ли ему противостоять?
Можно ли упреждать ситуации, в которых <em>Homo </em><em>mobilis</em><em> </em>как активно действующее, созидательное начало стремится уничтожить саму возможность собственного существования?» (с. 315).

В поисках ответов на эти вопросы автор подробно освещает различные подходы к теории миграции, 
дает классификацию моделей миграций, и затем переходит к изложению всемирной истории переселений, начиная с предков человека, а именно <em>Homo </em><em>habilis</em>, <em>Homo </em><em>rudolfensis</em> и <em>Homo </em><em>erectus</em>, которые двигались из Африки в Европу и Азию. По словам автора, «девиз, отражающий сущность этой переселенческой колонизации: <em>«Иду, чтобы выжить»</em> (с. 319). Этой же стратегии придерживался и ранний <em>Homo </em><em>sapiens</em><em> </em><em>sapiens</em>, осваивая новые пространства. Причем у него сразу же «проявились те черты, которые лежат в основе наших сегодняшних проблем: склонность к массовому убийству себе подобных и к разрушению своей среды обитания. К сожалению, уже в те времена кроманьонцы умели осуществлять геноцид» (с. 321). В последующие тысячелетия, когда формировались человеческие расы, и возникло множество языков, а человек заселял новые и новые пространства, стала формироваться, по мнению автора, новая стратегия — «адаптивное радиальное расселение», связанное с поиском лучших условий. «Искания лучшего устроения или поиск такого же витального пространства, в котором существовал народ до появления необходимости переселения, являлись основой в мотивации движения. Но к этому были готовы только здоровые, полные сил и мобильной энергии люди, ибо процесс переселения не шел медленно, постепенно, маленькими незаметными шажками, но взрывал пространство и время, был постоянным преодолением, переломом, многообразием флуктуаций разрыва. Подобные миграции мог бы сопровождать девиз: <em>“</em><em>Иду, чтобы жить</em><em>”</em>» (с. 232).

По мнению автора, они начались в эпоху неолита и были характерны для древности и средневековья. Автор подробно освещает переселение этих эпох, постепенно переходя к анализу «первой глобализации», связанной с Великими Географическими открытиями (с. 340). По мнению автора, для XVI—XIX вв. характерна модель «вынужденно-принудительного переселения». Девиз, отражающий сущность подобных миграций: <em>«Ухожу, чтобы выжить»</em>. (с. 340). К этому типу одинаково относились освоение европейцами как Южной Америки, так и Северной.

Переходя к новой и новейшей истории, автор рассматривает миграции в Европе и Азии, отмечая, что с течением времени в переселениях все больше преобладало насилие и принуждение. Причем в одном ряду оказываются миграции по экономическим причинам, депортация и интернирование, эвакуированные и беженцы, перемещенные лица из порабощенных стран (с. 346).

Послевоенный период ознаменовался сменой мотивации миграций. Началось «аттрактивное переселение» под девизом <em>«Ухожу туда, где лучше»</em> (с. 346). И, наконец, со второй половины ХХ в. наступает качественно новый этап миграций, теперь они становятся «желанием, ожиданием и нормальной частью жизненного пути <em>Homo </em><em>mobilis</em>, когда он превращается в <em>Homo </em><em>migrans</em>» (с. 346). При этом, «В переходные эпохи цивилизация и миграция становятся антиподами» (с. 347). К сожалению, на этом повествование обрывается, и современные проблемы цивилизационного взаимодействия в результате миграций остались вне поля зрения автора. Складывается впечатление, что миграции <em>Homo </em><em>habilis</em>, <em>Homo </em><em>rudolfensis</em> и <em>Homo </em><em>erectus</em> оказались для автора более интересными и значимыми, чем метания современного <em>Homo </em><em>migrans</em>. Но про современные миграции, уже в русле другой логики, мы можем прочитать во второй главе этого раздела, которая называется «Конфликт интересов и конфликт ценностей. Миграционная проблематика в контексте проблемы цивилизационной идентичности». Наиболее яркий пример этого — миграционный кризис в Европе. Как его преодолеть? И можно ли это вообще сделать?

По мнению автора, существует универсальная основа для межцивилизацинного диалога, и это — «первичный ценностный набор». «Представления о том, что есть добро, истина, красота, любовь обнаруживаются в любой культуре. Ни одна из них никогда не утверждала и не утверждает в качестве ценности их антиподы: зло, ложь, сознательное искажение действительности, безобразие, ненависть и так далее» (с. 355). Сложность в том, что они понимаются и трактуются в разных культурах и цивилизациях далеко не одинаково. Автор подробно рассматривает различные теории, которые могут стать опорой для решения этого вопрос (теорию так называемого «предпосылочного знания», или «изначального понимания» М. Хайдеггера, идеи М. Бахтина о природе диалога и его соотношения с монологичностью и другое). Автор приходит к парадоксальному на первый взгляд выводу о том, что глубинным препятствием для развития межцивилизационного диалога является сама западная цивилизация. И убедительно доказывает, что «претензия на монопольное владение богооткровенной истиной и аристотелианская претензия на интеллектуальное превосходство определенно взаимно питали и усиливали друг друга, порождая духовную гордыню совершенно особого рода» (с. 369). Эта гордыня и не дает слышать других. Основные выводы, к которым пришел автор в результате исследования проблемы цивилизационной идентичности в контексте темы массовым миграций: «во-первых, возможно достижение единства социокультурной системы в условиях доминанты многообразия, предполагающей сохранение основ идентичности всех участников взаимодействия. Во-вторых, возможно сохранение идентификационного стержня при относительно частой смене образов идентичности» (с. 402).

Третья глава «Старый Свет в тисках иммиграционного кризиса. Оценки и модели понимания» возвращает нас к проблемам современной Европы. На мой взгляд, это очень удачная глава, насыщенная не только интересными идеями, но и конкретными данными. Автор убежден, что мы имеем дело с безальтернативным и необратимым процессом превращения миграций в «полновесный глобальный фактор», значение которого будет только возрастать (с. 408). По важному замечанию автора, в странах Западной Европы образовались «инокультурные этнорелигиозные анклавы» которые превратились в своего рода «цивилизационные автономии», для которых аккультурация в принимающее общество попросту не нужны. При этом мигранты формируют «квазигосударственные институты, призванные “защищать” эти сообщества от тех самых государств, на территории которых они как раз и находятся» (с. 421) Так происходит «деевропеизация» Европы. Чтобы противостоять этому, многие европейские правительства переходят от политики мультикультурализма к политике «интеркультурализма», которая предполагает более жесткие требования к аккультурации иммигрантов.

Продолжая эту логику, четвертая глава рассматривает проблему иммиграции во Франции. В частности, автор говорит о модели «французского ислама» и о том, что «на смену внешнему равенству при реальных различиях приходит тенденция к реальному равенству при очевидности различий» (с. 465). Альтернатива «цивилизационному фундаментализму и радикальному национал-популизму» видится в «укреплении культуры многообразия», признания важности и ценности культурных различий. Именно от этого «зависит будущее человеческой цивилизации в эпоху невиданной интенсификации межкультурных контактов». (с. 466). Следующая, пятая глава рассматривает другой конкретный пример — современную иммиграцию российских мусульман с Северного Кавказа в Турцию. Один из важных выводов автора в том, что иммигранты-радикалы «переходят к умеренным взглядам, когда видят, как реально функционируют исламские институты в Турции» (с. 480).

В шестой главе анализируется восприятие иммиграции и иммигрантов в российском обществе. Автор отмечает, что в силу специфики социокультурного развития России, а именно параллельного «становления общероссийской государственной идентичности, возрождения идентичности русских и других народов России», российское общество крайне чувствительно к «чужакам». «Чувствуя свою уязвимость в силу спутанной идентичности, пытаясь обрести ее на разных основаниях, такое общество строит свою идентичность от противного, отталкиваясь и противопоставляя себя “другому”» (с. 507—508). Поэтому «миграция в публичном пространстве репрезентируется как серьезная социальная и культурная угроза стабильному развитию социума, что затрудняет интеграцию мигрантов в российское общество» (с. 507—508).

Последний, четвертый раздел книги «Цивилизация и варварство: конфликты и парадоксы взаимодействия», на мой взгляд, один из самых интересных и оригинальных. Его авторы — В. П. Буданова (первая глава), В. О. Никишин¹⁶ (вторая глава), С. А. Васютин¹⁷ (третья глава), А. С. Балезин¹⁸ (четвертая глава) и А. В. Буданов¹⁹ (пятная глава).

Исходя из того, что<strong> </strong>в наше время «ценностный кризис цивилизации обозначил нарастающую тенденцию социально-исторической реанимации варварства» (с. 509), и сила ее такова, что под угрозой оказалось само существование человечества, авторы ставят вопрос о том, как этому можно противостоять. Для этого они обращаются к историческому опыту, отмечая, что варварство вечно сопутствует цивилизациям и, более того, не просто противостоит им, но существует в их недрах как темная сторона, источник деструктивности, зла и насилия. Все это препятствует развитию человечности, или, можно сказать, человеческого в человеке, поскольку влечет к низшим инстинктам, и в определенных ситуациях, «когда нарушается баланс биологических и социальных регулятивов, происходит реанимация варварства, как “животного” атавизма» (с. 511). Причем чем выше развитие цивилизации, тем более изощренным и усложненным становится сопутствующее ему варварство (с. 512).

В этом отношении внимания заслуживает опыт европейской истории II—VII вв., когда так называемое «классическое варварство» бросило вызов греко-римской средиземноморской цивилизации, показав свой «исторический профиль, матрицу и схему бытия». Его сущностная черта, — по убеждению автора, — в том, что, «презирая право и Божеский закон», оно направлено на разорение мира, и «извлекает высшую доблесть человека из его превосходства над другими, а не из трудовых усилий над собой» (с. 515). Мне эта мысль кажется важной и, к сожалению, весьма актуальной. Не случайно, прослеживая представления о «варварах» и «варварстве» начиная с эпохи античности и до нашего времени, автор отмечает, что современная научная мысль как раз и направлена на изучение этого <em>внутрициви</em><em>лизационного</em>» варварства, в котором выражена «идеология разрушения. Это деструктивная и разрушительная сила, которая родственна архаическому и классическому варварству» (с. 523). Проявление ее различны. Это и насилие над природой, и игнорирование норм политической деятельности, и увлеченность силовыми и военными методами, и пренебрежение гуманистическими ценностями и этическими принципами, а также недостойное поведение в повседневной жизни, как, например, стремление к присвоению чужого, завистливость, склонность к спорам и конфликтам, двойственность и противоречивость в выборе между добром и злом. Автор подчеркивает, что дело не в генетике, а в воспитании. Варварами не рождаются, а становятся. Как и цивилизованными людьми. И эту мысль, как мне кажется, следует выделить и подчеркнуть.

Интересно замечание о том, что есть и трудноуловимое «латентное варварство» — «это скрытые, недоступные прямому наблюдению замыслы и намерения, имеющие целью достижение негативных последствий, причинение вреда, боли или страдания другим» (с. 541). Такое варварство использует самые последние достижения цивилизации и рядится в одежды «великих традиций прошлого» или тенденций «прогрессивного будущего». Очень значимым представляется вывод автора о том, что ныне варварство представляет собой особенно опасный вызов цивилизации, «генерируя и окаймляя негативные, разрушительные процессы» (с. 544). Как этому противостоять? Авторы оставляют этот вопрос открытым, но сама диагностика варварства, предложенная ими, позволяет читателю сделать самостоятельные выводы об императиве.

Рассматривая во второй главе столкновение варварства с цивилизацией на примере Западной Римской Империи, автор дает крайне интересный ракурс видения. Особенно меня впечатлили рассуждения о необратимом моменте варваризации Империи второй половины IV в., когда все варварское стало престижным, и власти, пытаясь противостоять этому, даже приняли законов против варварской моды. При этом христианская элита активно боролась с античным языческим наследием, и, как замечает автор, «со времен Константина Великого происходило разрушение Вечного города руками самих римлян, постепенно превращавшихся в варваров» (с. 561). Эта варваризация души, если так можно сказать, проявлялась, в частности, в тотальной коррупции, что, как известно, и спровоцировало вторжение в Империю готских племен, лишенных римскими чиновниками пропитания.

В третьей главе речь идет о восточном крае континента, а именно киданьской Империи Ляо (Х—XI вв.). Интересно, что, сохраняя «варварские» основы, киданьские императоры переняли китайские формы жизни, но эта «аккультурация» возымела неожиданный эффект, приведя к упоению изощренной жестокостью, насилием и массовыми убийствами. Причем чаще всего зверства совершались не ради политических целей, например, устрашения, но были полностью иррациональны, став «развлечением» высшей элиты (с. 578). Страшный результат.

Четвертая глава переносит нас на африканский континент, где проблема варварства и цивилизации рассматривается через конкретные судьбы африканцев в Европе в середине XIX — начале XX вв., которые были отражены в их мемуарах.

В пятой главе авторы обращаются к варварству в условиях «постмодерна». После обширного введения, посвященного анализу разных трактовок «постмодерна», речь заходит о трактовках понятия «варварство». Во многом эта глава повторяет первую главу этого же раздела. Новым, пожалуй, являются рассуждения об обществе потребления и потребительства, которые автор, во многом справедливо, увязывает с новым варварством. Вместо выводов ставится ряд вопросов для дальнейшего исследования.

Таким образом, перед нами солидный труд, в котором анализируется множество проблем. Думаю, что он будет полезен всем, кто интересуется цивилизационной проблематикой или хочет осмыслить ситуацию, в которой сейчас оказалось человечество.

Разумеется, авторам удалось далеко не все, что вполне закономерно, учитывая масштаб поставленных задач. Этот капитальный труд, безусловно, значительно выиграл бы в восприятии читателя, если бы были четко обозначены связующие звенья между разными частями книги. Это позволило бы выявить внутреннее смысловое единство работы, которое, бесспорно, присутствует и дает основание рассматривать данный труд как монографию, объединенную общей темой, хотя трактуется эта тема по-разному разными авторами. По нашему мнению, этой книге отнюдь не помешала бы отдельная глава, посвященная методологии цивилизационного анализа. К числу недостатков можно отнести также наличествующие в ряде случаев повторы и усложненный язык (хотя, учитывая степень сложности проблематики, этого было трудно избежать). Так или иначе, подводя общий итог, можно поздравить авторов с успехом и надеяться на дальнейшую разработку ими вопросов о судьбах цивилизаций.99