Изучение истории межкультурных контактов, диалога разных по конфессиональному и этническому критерию цивилизаций в современной науке неизбежно ставится в контекст двух противоположных подходов: одни исследователи видят прежде всего конфликтность контактов, другие концентрируют свое внимание на взаимодействии вступающих в контакт культур. Такое видение исторического материала и процессов прошлого стоит в прямой зависимости от бинарных исследовательских стратегий, составляющих сегодня признанную основу европейской науки¹.

В этой связи подход и метод, предложенные Р. М. Шукуровым в его новой книге «Византийские тюрки», являются не просто новаторскими, продвигающими представления о возможностях исторического исследования, но, безусловно, знаковыми для нашего времени.

Р. М. Шукуров решительно уходит от бинарной оппозиции «свой»—«чужой». Еще в своей работе 1999 г. он выдвинул смелую историко-философскую концепцию, которая была замечена лишь узкими специалистами, но теперь получила воплощение в объемном практическом исследовании. Тогда Р. М. Шукуров писал, настаивая на различии тех парадигм восприятия «чужого», которые характерны для сознания традиционной культуры и сознания культуры современной: «… приложение современных «аллологических» рефлексий сознания к реконструируемой исторической ментальности возможно лишь в достаточно ограниченных пределах»². И далее уточнял: «Жизненный мир традиционной ментальности сохранял безусловную одноцентрированность на Собственном. Истолкование мира в традиционном сознании оказывается эгологией в чистом виде. Если современное европейское сознание озабочено проблемами выработки такого знания Чужого, которое не уничтожило бы его и оставило его «таковым, каково оно есть», то традиционное сознание заботилось по преимуществу о конструировании непротиворечивой картины Собственного, которое стремилось распространить себя на весь жизненный горизонт мира»³. «Византийские тюрки» в полной мере отразили такой авторский подход к проблеме взаимодействия культур и, конкретнее, восприятия византийцами тюрок в контексте «своего» и «чужого».

Автор отмечает, что применение такого подхода было совершенно необходимо, поскольку обычная научная оптика попросту не различала интересующий его объект: тюрок, вступивших в долгий исторический диалог с Византией, будучи не снаружи империи, а внутри нее. Этот диалог, растянувшийся на несколько столетий и в конечном итоге приведший к политическому проигрышу империи, исследуется автором применительно к 1204—1461 гг., поскольку именно в это время, по мнению Р. М. Шукурова, произошли серьезные изменения и в византийской идентичности, и в отношении византийцев к тюркам.

Исследовательская смелость и оригинальность автора станут лучше понятны, если подчеркнуть в общем-то вполне известное обстоятельство: византинистика с момента своего зарождения в раннее Новое время и до сих пор относится к теме тюрок и тюркского влияния как к центральной и объясняющей гибель византийской империи.

Р. М. Шукуров, ничуть не стремясь снять вопрос о конфликтности отношений между византийцами и тюрками, тем не менее ставит читателя перед захватывающим исследовательским опытом: он помещает тюрок внутрь византийского общества. Его подход предполагает отказ от традиционного взгляда на тюрок как внешнюю по отношению к Византии силу. Напротив, автор видит свою задачу в том, чтобы вскрыть подспудное влияние тюркской культуры (язык, образ мышления, предметы домашнего обихода, одежда, обычаи), определить степень присутствия тюркского субстрата в поздневизантийском обществе — и в плане его количества, и в плане его социальной значительности.

Очевидно, что такая постановка вопроса требует от автора настоящей изощренности в поисках источникового материала и в его обработке. Достаточно сказать, что подданными византийских императоров могли быть только православные христиане⁴, вследствие чего тюрки, поселяясь на землях империи, принимали крещение. Поиск группы, которая намеренно и последовательно подвергается политически доминирующей культурой ассимиляции (acomodation в терминологии автора) — сложнейшая источниковедческая задача, с которой Р. М. Шукуров блестяще справляется, применяя самые разные методы и обращаясь к достижениям разных направлений гуманитарного знания.

Книга является замечательным образчиком новейшего междисциплинарного подхода, применение которого продиктовано тем обстоятельством, что автор использует практически все дошедшие до нас письменные источники по поздневизантийскому периоду (документальные, нормативные, нарративные) на греческом, арабском, персидском, тюркском, латинском, южнославянских и картвельском языках и некоторые материальные и изобразительные источники (монеты, печати, иллюминированные рукописи, памятники архитектуры). Работая с таким многообразием разножанровых источников, он к тому же все время меняет исследовательский фокус, задавая каждый раз новый объект. Избранная им стратегия называется в работе «номадической» (вслед за Ж.-Ф. Лиотаром) и предполагает самое свободное открытое отношение ко многим, некогда даже конфликтовавшим, методологическим подходам (марксистский подход и герменевтика, «новая историческая наука» и феноменология, эпистемологический подход М. Фуко и т. п.) и широкое заимствование методик из таких наук как филология, социо-лингвистика, искусствознание, сфрагистика, нумизматика, просопография, историческая биография, антропология и другие.

При всем своем интересе к тюркам Р. М. Шукуров помещает в центре исследования византийское общество и изучает его реакцию на проникновение тюркского этнического элемента. Он пишет о существенной трансформации византийской цивилизации под влиянием тюркского культурного элемента, который был для нее не только внешним, но и «своим».

Для того чтобы обосновать этот тезис, автор проделывает сложнейшую работу с объемным антропонимическим и топонимическим, а также просопографическим материалом. Как только ему удается собрать необходимую информацию о весе тюркского населения в Византии, о путях проникновения сюда тюрок-эмигрантов, о степени и механизмах их ассимиляции, об их роли в византийском обществе, Р. М. Шукуров ставит следующий вопрос: об их влиянии на византийскую культуру — вопрос, который возвращает читателя к исследовательскому центру книги. Книга «Византийские тюрки. 1204—1461» включает в себя девять объемных исследовательских глав и подводящий итоги Эпилог.

Первая глава призвана обозначить общие и важнейшие координаты присутствия тюрок в византийском пространстве. Здесь речь идет об их статусе, религиозной идентичности, обращении в христианство, о языке, об ограничении права вступать в брачные отношения с не-христианами и прочем. Р. М. Шукуров впервые в византиноведении задается целью определить содержание и критерии определения «тюрок», что требует реконструкции всей византийской системы классификации народов. Занимаясь этим сюжетом, автор обращает внимание на то, что главными критериями для византийцев, еще по античной традиции, были локативный и социокультурные признаки, к которым с развитием христианской мысли добавился конфессиональный фактор. Всех тюрок принято было разделять на скифов (северные) и персов (восточные), т. е. по месту их обитания, но сами термины «скиф» и «перс» наполнялись для византийцев конкретным социокультурным содержанием.

Во второй главе подробно обсуждается методика ономастических исследований, которая является важнейшей составляющей всего труда. Во многом на базе ономастических штудий (антропонимика и топонимика) Р. М. Шукуров восстанавливает особенности проникновения тюрок на византийские территории (Балканы, Македония, Малая Азия): волны эмиграции, политику властей по расселению «варваров» и т. п., что получает отражение в третьей и четвертой главах книги.

Просопографическому изучению двух знатных семейств Иагупов и Анатавлов, а также биографий отдельных их представителей посвящена пятая глава. Эта часть книги позволяет составить представление о жизни тюрок, натурализовавшихся в Византии и состоявших на службе у Ласкарей и Палеологов.

Шестая глава освещает проблему тюркских эмигрантов, описывает способы ассимиляции желательных и отторжения нежелательных переселенцев в византийском обществе. Здесь возникает концепт «меньшинства» применительно к византийским тюркам — хорошо известный в качестве исследовательского инструмента среди медиевистов, изучающих другие регионы Европы, но не распространенный в византиноведении. В этой главе также активно используется ономастический материал, который позволяет обосновать выводы об активном присутствии тюрок во всех слоях византийского социума. Первейшим механизмом натурализации пришельцев была христианизации и довольно быстро — уже во втором поколении — совершавшаяся эллинизация. В то же время сами византийцы вполне могли продолжать видеть в тюрках этническое «меньшинство», отличавшееся от автохтонного населения.

Значительная седьмая глава поднимает тему тюркского присутствия в Трапезундской империи: состав, численность и расселение эмигрантов. Материалы ономастики, собранные в базу данных, составляют основу этой исследовательской части, в рамках которой автор очерчивает основные отличия между переселением тюрок на западные земли Византии и в Трапезунд. Проникновение «варваров» в Трапезундскую империю имело относительно более широкий характер, а этнический состав пришельцев был гораздо богаче: натурализовывались не только тюрки (в том числе огузы и кыпчаки), но и иранцы, арабы, моголы, курды. Здесь присутствовало и оседлое население, и кочевники. Еще одним отличием этой эмиграции было то, что подавляющее большинство переселенцев влилось в средние слои византийского общества. Автор связывает этот феномен с изначально достаточно высоким статусом эмигрантов. В целом тюрки и здесь принимали христианство и перенимали греческий язык. Седьмая глава сопровождается двумя приложениями с опытами просопографического и генеалогического исследований и картами расселения тюрок в империи.

В восьмой главе все внимание исследователя сконцентрировано на заимствованиях из тюркского языка в средневизантийский, а найденные лингвистические элементы вписываются в широкий исторический и антропологический контекст. Р. М. Шукуров ставит вопрос о влиянии тюрок на дворцовый быт, обиход средних и низших слоев общества. Ему удается обосновать тезис о присутствии на византийских землях достаточно представительных по численности и лингвистически влиятельных групп носителей тюркского языка. Представителей этих групп, натурализовавшихся в Византии, принявших здесь подданство, автор называет тюркоязычными византийцами и оценивает их роль в тюркизации местного языка и в трансформациях культуры как весьма высокую. Исследователь обоснованно видит признаки тюркизации в военном деле, в дворцовом, городском и сельском быте, что проявляется в источниках в форме заимствований терминов из тюркского и в вытеснении прежних греческих именований.

Р. М. Шукуров выдвигает идею о том, что уже в XIV в. в византийском мире существовало двуязычное население, а ко времени заката империи большинство византийцев в той или иной мере тюркским владели. Тюркизация византийского общества, хотя и получила слабое отражение в сочинениях современников, но имела далеко идущие последствия для всего византийского мира. Тюркский язык, быт, разнообразные явления соседнего для византийцев тюркского мира были хорошо известны, как утверждает автор, византийцам середины XV в., а может быть, даже и близки им.

Тюркское мирное проникновение в греческую среду с точки зрения исторической перспективы — взятия Константинополя и падения Трапезунда — представляется автору книги особым этапом латентной экспансии, который, безусловно, послужил к успеху установления тюркского политического господства на византийских землях. Р. М. Шукуров вводит понятие латентности для того, чтобы подчеркнуть, что речь идет о подспудном, незаметном современникам, длительном процессе, который не осознавался ни субъектами, ни объектами тюркизации.

Со своей стороны, нам хотелось бы подчеркнуть, что латентная тюркизация была лишена (или почти лишена) конфессионального компонента, поскольку, как было указано выше, эмигранты принимали крещение. Влияние тюрок на греческий мир шло по линии этнического своеобразия (язык, быт, уклад и т. д.). Однако политический «реванш» тюркского мира осуществлялся уже с полноценным присутствием конфессионального компонента. Изоляционизм византийской культуры в вопросах религии не смог предотвратить глубоких процессов взаимного влияния и необратимых политических событий.

Девятая глава книги представляет собой глоссарий, в котором с этимологией помещены понятия, заимствованные среднегреческим из восточных языков. И хотя в этом разделе книги нет развернутого аналитического авторского текста, он, безусловно, обладает высокой научной значимостью, поскольку дает читателю живую картину языка, возможность самостоятельно прикоснуться к сложнейшему процессу бытования слова в средневековом обществе. Мы встречаем здесь и имена собственные, и топонимы, и этнонимы, и понятия, относящиеся к астрологии, медицине, магии, одежде, пище, быту и т. п., воспринятые византийцами из тюркских языков (включая османский вариант), арабского, персидского, монгольского языка. Девятая глава производит тем более сильное впечатление, что демонстрирует тот огромный исследовательский труд, который был проделан автором.

Исследование Р. М. Шукурова со всей очевидностью обосновывает физическое присутствие в византийском пространстве тюрок, которые вливались в греческое общество, натурализовались, эллинизировались и потому представляли собой уже особую общность, названную автором «византийские тюрки»: концепт, который вводится в византинистике впервые и отражает момент проблематизации данного исторического феномена.

Под натурализацией тюрок автор понимает разносторонний процесс включения переселенцев в византийскую политико-правовую систему и общество. Византийские тюрки принимали подданство императоров, крестились и, расселяясь на византийских землях, попадали под юрисдикцию римского права, наделялись теми же правами и обязанностями, что и автохтонное население. Тюрки вступали в браки с христианами — греческого и славянского происхождения, могли обладать землями, владеть различной собственностью, включаться в политическую иерархию.

Появление тюркского элемента в византийском обществе, его близкое знакомство с тюркским языком, обычаями, по мнению автора, постепенно привело к трансформации самого византийского сознания. «Латентная тюркизация» способствовала упадку иммунных механизмов византийской культуры именно потому, что византийцы уже не воспринимали тюрок как «чужих».

Такой подход к историческому материалу, не только ставит особняком книгу Р. М. Шукурова, но задает принципиально новые координаты исследовательского поля, по-новому заставляет подходить к специфике византийской истории. Если принятый до сего времени взгляд на византийскую ментальность и культуру, как правило, выхватывал сам момент противоречивости и непримиримости противоречий, которые были характерны для поздневизантийского мира, то Р. М. Шукуров выдвигает совершенно иную исследовательскую стратегию.

Автор вскрывает и изучает базовые противоречия в византийской картине мира, сопряженные с пониманием «своего» и «чужого» и реакцию византийского общества на контакты с тюрками в правовой, социальной, идеологической и культурной сферах; затем он выявляет общественные и ментальные механизмы нивелирования противоречий — нивелирования, которое служило сохранению византийской общности и было до известной степени залогом ее жизнеспособности⁵.

Интересно, что само традиционное общество в своих средневековых формах — политических, административных, общественных — мало обращало внимание на этнический фактор идентификации меньшинств. В гораздо большей степени средневековые власти и умы были озабочены конфессиональной принадлежностью того или иного индивида или группы. Это хорошо прослеживается на материале и Пиренейского полуострова⁶, и Сицилии, и Византии. Не случайно византийские законы требовали крещения переселенцев.

В этнической принадлежности (во всей ее полноте — языке, обычаях, хозяйственном укладе и т. д.) византийцы не видели угрозы своей идентичности, что в исторической перспективе оказалось губительным.

Цивилизационные механизмы проникновения, взаимодействия в реальности были значительно сложнее, чем их представляли себе в средние века, делая упор на универсальность христианского мира и мировоззрения.